Нет, надо хотя бы кому-то из «диких» про Глеба сказать. Хорошо бы Мирону с Игнатием, да те далеко, пока до Палемы дошкандыбают, страшилы уже и след простынет. Надо того, кто поближе. А где его взять?.. Стёпик стал вспоминать, кто из живущих поблизости мутантов лечился у Подземного Доктора, но на ум ничего не шло. И тогда он снова вспомнил о Матрене Ивановне. Поможет бабка, не поможет, а свою совесть он облегчит. Мол, сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше [8] .

Согнутая чуть ли не до самой земли горбатая старуха, опираясь на суковатую клюку, стояла возле своей лесной землянки; будто знала, что он прилетит, дожидалась его. Из-под редких, спадающих на лоб седых волос на робко подошедшего Стёпика недобро уставился глаз. Второй закрывала спутанная прядка, но «птер» помнил, что тот был незрячим, бельмастым. Покрытый бородавками большой крючковатый нос зашевелился, будто принюхиваясь, и старуха проскрипела:

– И што?

– В ка-аком с-смыс-сле? – икнул Стёпик.

– Не придуривайся, и без того не шибко умен, – сверкнула глазом Матрена Ивановна.

– Да я и не… того… этого… – забыл вдруг все слова крылатый сердцеед. – Я как бы с-сс тем, ш-штобы…

– А ну, никшни! – пристукнула клюкой старуха. – Я завсегда баяла, што из двух одно дельное тока папка с мамкой сробить могут. А кады навоз на палку насадишь – топора не выйдет. Навоз и останется, тока на палке.

– Это вы обо мне? – слегка пришел в себя от обиды Стёпик.

– Енто я о навозе. А об тебе мне пока што и сказать-то? Ты ж как баран тока мэкаешь.

– Я по делу, – прокашлялся Стёпик, отчего Матрена Иванова скривила еще больше нос, словно он не кашлянул, а пустил газы. Впрочем, «птер» уже вполне очухался и, зная вредную старухину натуру, решил терпеть все ее выходки. – Мне нуж-жна ваш-ша помощ-щь, Матрена Ивановна.

– Да ну-ткать?.. А я уж обрадела, што ты мне помочь удумал!

– Могу и я вам помочь, если нуж-жно. Тока потом, когда дело с-сделаю.

– Так потом-то меня уж и не будет, годков-то мне сколько!

– Я быс-стро вернус-сь, мне тока до Ус-стюга с-слетать и обратно.

– До Устюгу?.. А туды разве таких-то пущают?

– Я тайком проберус-сь. Тока я не об этом. Мне тутока ваш-ша помощ-щь нуж-жна.

– Чем же я тебе помогу-то? Коль летать научить, так брешут люди, не умею я.

– Летать я и с-сам худо-бедно могу. Мне-ка надо, ш-штоб вы вес-сточки разос-слали кому-никому…

– Эва как!.. Откуда узнал-то, што я на почте робила?.. Тока почты той нетути ужо двадцать годков как. Так што сам и носи свои бальдерольки. Ужо и на штемпель почтовый ты схож, тока не синий и голова одна. Всяко не хуже, чем та почта будешь, когда в Воркуту валенки шлешь, а в Воронеж тапки приходят. Ежели свезет, конечно.

– Какое ж-же тут везение? – не понял Стёпик.

– Так ить хоть што-то куды-то пришло. Тако щастье не кажному было с почтой-то нашей.

– Ш-што-то не пойму я вас-с, Матрена Ивановна… Пош-што вы меня путаете? Какая ишшо Воркута, какой Воронеж-ж? Или вы намекаете, ш-што я на ворону похож-ж?

– Я те потом на ушко шепну, на кого ты похож. А пока лети, сокол, подобру-поздорову.

– Но вы ж-же не знаете, какую вес-сть разос-слать нуж-жно! – взмолился «птер». – Это ш-шибко важ-жно!

– Кому важно-то? – будто бы заинтересовалась старуха.

– Одному… человеку. И мне тож-же важ-жно, потому как я этому человеку ж-жизнью обязан.

– Поди туды, незнамо куды, принеси то, незнамо што. Шибко дородно ты просишь, орел. А коли так, то и сам поди. Адрес известен. Индекс, правда, запамятовала.

– Я с-скаж-жу, с-скаж-жу! Это Подземному Доктору важ-жно. Вс-сяко вы знаете, ш-што это он меня с-спас-с, таким с-сделал.

– А спас ли, коли таким сробил? Мож, человеком-то помереть лучше было?

– Вот когда вас-с на кус-ски погрызут, я у вас-с с-спрош-шу, ш-што лучш-ше, – буркнул, начиная злиться, Стёпик.

– Меня не погрызут, целиком схоронят, и скоро ужо. Ну а ты, коли таким стал, так ишшо пуще должон на человека быть схожим стараться, а не на курицу ощипанную. Али в тебя и мозги куриные сунули?

– Человечес-ские, – пропыхтел «птер».

– А разве по-людски человеку смерти желать?

– Кому я с-смерти… – возмущенно начал Стёпик и тут же осекся. – А вы ш-што, знаете, о чем я прос-сить хотел?

– Помню, кады на почте робила, журналы читывала, кады народу не было. Тамока как-то писали, што умник один, Хверма ли как ли яво звали… тюрему каку-то выдумал, да другим забыл сказать, как щитать ее. И помер. А другие-то щитали-щитали, да тока мигрень получали…

– К чему это вы?

– А к тому, что просьба твоя – не тюрема Хвермы. Ты ить Глеба для Дохтура словить хошь. И меня в это впутать удумал, пакостник.

– Да пош-што ж-же я пакос-стник? Я ведь не знаю, на ш-што Доктору Глеб. Да и не мое то дело. Меня хорош-ший человек попрос-сил, я ему и помогаю.

– Не знаешь на што, а помогаешь. И какие ж у тебя мозги, как не куриные? – повысив голос, пуще прежнего засверкала глазом старуха. – А я вот знаю, што Глеб – хороший человек. Пущай с виду страшон, а душа у него добрая, человечья. А Дохтур тот, чую, злое удумал. Так што Глеба я в обиду не дам. И тебя я чичас, коли мозги у тя куриные, тоже курицей сроблю. Ну петухом, ладно. Будешь до свово Дохтура прыгать да кукарекать, штемпель ты безголовый. Хошь?

– Не-не-не… – попятился Стёпик.

– Тогда брысь отсель, гузка куриная! Коли узнаю, што ты Глеба сгубил, берегись. А покуда учись кукарекать.

Так быстро «птер» еще не летал. И так страшно ему было до этого только раз – когда его нынешние зубы впились в его давешнее тело. Долго ли он так летел – наугад, неведомо куда, – Стёпик так и не понял. Но, опомнившись, увидел, что залетел в неведомую глушь. Под ним простирались болота, реки видно не было. К тому же начинало смеркаться. Да и усталость вдруг накатила такая, что он понял: реку ему до темноты не найти, просто не выдержат крылья. Поэтому Стёпик решился на то, чего не делал до этого ни разу – заночевать под открытым небом. Он быстро отыскал взглядом небольшой – только-только поместиться – островок посреди болотистой топи, спланировал туда и тут же провалился в темный омут сна.

Глава 13

Палема

После разговора с Прокопием Глеб никак не мог успокоиться. Что он там наговорил про мать? Любовь она наружу не выставляет, его от этой великой любви куда подальше отправила… Второй раз уже, кстати. До чего любит – сил нет! Наверное, когда он рядом, от любви ничего делать не может, мешает та любовь окаянная.

Глеб готов был рычать от злости. Сашка это заметила, погладила его по руке, кивнула на корму – не подожги, мол, бензин. Да, это он может, надо бы все-таки успокоиться. Хоть и давненько с ним приступы пирокинеза не случались, а рисковать не стоит.

Глянув в сторону двигателя, мутант невольно задержался взглядом на Тиме. Про него старец тоже наговорил странностей. И то, что тот сам не свой, на Глеба давешнего похож, и то, что не храмовник и не морозовец. Как ни уважал мутант Прокопия, тут всё же засомневался в его словах. Да и как не засомневаться? Ладно, не морозовец Тим, это понятно, таких морозовцев не бывает. Да и что бы морозовцу у Святой делать? Правда, Лик-то как раз делал, но то совсем другой случай. Тим, конечно же, храмовник, по-другому и быть не может, попросту нет других вариантов. Разве что он бандит, но это уж вовсе нелепость. Во-первых, бандиты – это не допущенные в Устюг «дикие» мутанты, а какой Тим мутант? Во-вторых, что бы делал бандит у храмовников? И не просто у храмовников – ладно бы тайком затесался, хоть и это бы вряд ли прокатило, – а возле самой Святой. Если уж мать дала им его в провожатые, значит, доверяла, ну а чтобы какой-то тупорылый бандит к ней в доверие влез – проще и в самом деле в ее неземную материнскую любовь поверить. Так что, как ни крути, а с Тимом Прокопий ошибся. И с тем, что мать его, Глеба, от какой-то опасности спасает, тоже пальцем в небо ткнул. Хотя старик и сам сказал, что это лишь версия. Нет, годы всё же дают о себе знать – сдает Прокопий. А показывать этого стыдится, вот и сочиняет что ни попадя.